Реставрация памятников – постоянный процесс

В этом убежден академик архитектуры, дважды лауреат Государственной премии России, заслуженный деятель искусств Игорь Столетов, посвятивший многие годы своей жизни реставрации и сохранению белокаменного зодчества Владимирской области.

От уникальности до примитивизма
- Игорь Александрович, Вы часто говорите о философском подходе к градостроительству. Уместен ли он в области реставрации памятников архитектуры?
- Философский подход к градостроительству – это философия исторического города, не приземленный, не ограниченный на него взгляд, но основанный на профессионализме архитекторов-реставраторов, на любви к наследию прошлого, на понимании его важности. Конечно же, сказанное мной относится и к реставрации памятников, и к сохранению их исторической среды. Философский подход может проявляться даже в самых незначительных реставрационных работах: крест ли поправишь на храме, крылечко ли восстановишь. Выполняя фрагментарную реставрацию, ты прекрасно знаешь и понимаешь памятник, его окружение и историческую среду и, разумеется, культуру древнего зодчества. Так должно быть. Однако в деле реставрации, как и в градостроительстве, бытует очень упрощенный, локальный, примитивный подход.
- В чем заключается понимание памятника и культуры древнего зодчества? Ведь до того, как во Владимире сформировалась реставрационная организация, многие памятники средневековья в нашей области выглядели иначе. Скажем, другим был Успенский собор владимирского Княгининого монастыря.
- Да, абсолютно другим. Это бесспорно. История русского зодчества и памятников русского средневековья, в том числе и памятников Владимирской земли, многострадальна. Каждая эпоха знала свой подход к архитектуре, задавала свое в ней направление, обусловленное социальными, политическими, культурными особенностями времени. Белокаменное зодчество Владимиро-Суздальской Руси – уникальная школа древнего зодчества, которая существовала здесь и только здесь. Она сформировалась и выросла именно на этих просторах, на этих холмах, далях и лесах, простирающихся до Мурома. Убежден, что только здесь, только в этой среде, на заповедных лугах Боголюбова могло появиться это самобытное Владимиро-Суздальское белокаменное зодчество. Например, шестнадцатый век дал нам великолепные постройки, соборы, комплексы монастырей - Спас-Евфимиевский, Покровский в Суздале. Плеяду монастырских строений в Александрове, Муроме. Один памятник – один вопрос, один подход, а комплекс памятников, ансамбль – другой, более сложный и многогранный. Было время, в период с 18-19 века, когда великолепные памятники истории, в общем-то, разрушали. Достаточно сказать, что крыши многих храмов перекрывались так, как у хозяйственных построек. Окна растесывались. Все это часто перерубало связи в здании, и памятник начинал погибать. Многие древние церкви впоследствии окружали поздними постройками, что от изначального замысла и архитектурного образа ничего не оставляло.

Зелено-сине-черно-красный храм
- Это и определило последующее аварийное состояние многих из них?
- Одно время храм Покрова-на-Нерли хотели разобрать. И уже был подписан договор с подрядчиком, который обязался перевезти белый камень и из него построить церковь в селе Новом. Состояние памятников с 18-19 век являлось ужасным. И, соответственно, отношение к ним церкви оставляло желать лучшего. И архитектурные памятники, и архитектурные ансамбли уже перестали восприниматься как произведения зодчества. Из них пытались сделать привлекательную картинку с помощью совершенно дурной раскраски: расцвечивали красным, черным, зеленым, синим. Небрежение к наследию средневековья, разрушение образа памятника, влияние времени стали главными причинами аварийного состояния многих древних церквей Владимиро-Суздальской земли. Кроме того, свою роль сыграло и довольно сложное и противоречивое в первой половине двадцатого века отношение к церковным памятникам.
Но патриотизм нашего народа, связанный с исходом Великой Отечественной войны, переломил ситуацию, и в сорок пятом году, через три месяца после окончания войны, были созданы система охраны и система реставрационных мастерских. Они не только спасли огромное число памятников архитектуры, которые, безусловно, просто бы исчезли с лица земли, но вернули им их облик, тот самый, который был изначально задуман мастером.
- А существуют ли пределы реставрации? Нет ли такого понятия – «зареставрировать памятник»?
- Есть, конечно. Есть и предел реставрации – конец, так сказать, серьезным, основанным на анализе и научных данных восстановительным работам. Если имеющиеся исторические и научные сведения исчерпываются на конкретной границе восстановления, значит, дальше идти в деле реставрации нельзя. В противном случае начинаются реставрационные самоделы. И просто преступления. Например, галереи вокруг церкви Покрова-на-Нерли на реконструкции Николая Николаевича Воронина имеют право существовать на бумаге лишь как мнение одного автора. Но ни в коем случае не больше.
Последнюю государственную премию в области реставрации вручили новгородским архитекторам за восстановление разрушенного почти полностью во время войны храма. Для меня здесь – очень сложный вопрос. Можно ли этой премией, которая, в общем-то, должна поощрять бесспорные решения, провоцировать определенную самодеятельность?

Центр со звеньями в структуре
- Игорь Александрович, имеет ли место быть самодеятельность в современной реставрации на Владимирской земле?
- Многое изменилось после девяностых годов. В принципе, тогда старательно разрушались, а сейчас совершенно разрушены реставрационные мастерские. В том числе и их научный базис, который был высок в советское время. Появилось огромное число далеко не очень профессиональных реставрационных организаций и кооперативов. Уровень профессионализма, анализа, исследований, научной обоснованности в этих коллективах близок к нулю. И когда к ним на реставрацию попадает тот или иной объект, получается соответствующий результат. В качестве примера можно назвать комплекс суздальского Спас-Евфимиева монастыря. Его восстановлением занимается московская организация, которая принесла сюда много неоправданных и недостаточно аргументированных решений.
Кроме того, памятники архитектуры и сама архитектура – явления локальные. Их формирует конкретная местность, конкретное пространство. Это философская категория. И реставрацией, скажем, владимирских памятников по-настоящему могут заниматься только владимирские реставраторы.

- Но ведь сегодня одна реставрационная мастерская специализируется, скажем, на сохранении и консервации белого камня, другая – фресок, третья – разрабатывает методики по налаживанию температурно-влажностного режима памятника. Не влияет ли многообразие реставрационных организаций на уровень реставрации?
- В каждом регионе необходима сильная центральная организация, способная провести на высоком научном уровне комплексную реставрацию памятника. И это не значит, что надо избавляться от остальных кооперативов и фирм. Они могут великолепно исполнять какие-то специфичные работы. Но аналитический, научный реставрационный центр должен быть един. Тогда многие существующие и в реставрации памятников, и в градостроительстве проблемы будут решены в короткие сроки.
Подчеркну, в регионе обязательно должна быть центральная организация, а в ее структуре – свои звенья: звено архитектурной реставрации, звено реставрации живописи, звено проектно-исследовательской работы, звено прикладного искусства, градостроительной деятельности, охранных зон. Это не моя мечта, а необходимость.

Архитектурные раскопки
- Игорь Александрович, кем Вы себя считаете – реставратором или архитектором?
- Архитектором-реставратором. Причем это не шутка. Есть в сфере нашей деятельности реставраторы-искусствоведы. Они мыслят иначе. Искусствоведение – это, прежде всего, теория. А работа с памятником архитектуры требует серьезных, глубоких инженерных и практических знаний. Мы говорим о зодчестве. А зодчество иначе не понять.
- Помимо реставрационных и восстановительных работ, Вы еще проводили и археологические раскопки в Успенском соборе Княгининого монастыря. Кроме того, что Вы – архитектор-реставратор, Вы еще и археолог?
- Шел 1960 год. С подачи Никиты Сергеевича Хрущева в «Правде» печатались огромные статьи с заголовками «Реставраторы – враги народа». Кислород реставрационному делу совершенно перекрыли. А реставрацию ряда памятников на Владимирской земле нельзя было начинать без археологических раскопок. Да, я делал все это сам. Причем с огромным удовольствием. Скажем, в зоне Успенского собора Княгининого монастыря – метровые залежи упавшего двенадцативекового собора, с фресками, с плинфой, с раствором, с фрагментами пола, даже с элементами утвари. И разбираться в этом для меня было невероятно интересно. Потом археология – это не только черепки: благодаря раскопкам мы нашли фундамент церкви шестнадцатого века. Смогли в чертежах проследить этапы перестроек собора.
- Благодаря Вам на Успенском соборе Княгинина монастыря появились закомары. Их пришлось заново восстанавливать, или они были скрыты под четырехскатной крышей?
- Они были срублены с фасадов наполовину и в разной степени разрушены. Поверх срубленных закомар лежали бревна, на которые опиралась новая крыша. И нам этого хватило, чтобы понять: на Успенском соборе Княгинина монастыря когда-то были закомары. Кроме того, на закомары указывали и водометы, и примыкание древней кровли к четверику. У архитекторов-реставраторов – целая система методов нахождения. Однако в Княгинином восстанавливать закомары было не очень сложно. Где-то они остались целы. Конечно, в шестидесятые годы мы не имели ни белого камня, ни необходимых на реставрацию средств. И всех же закомары воссоздали из цемента. Также на высоком научном уровне, благодаря проведенным раскопкам, во Владимирском Дмитриевском соборе были восстановлены водометы двенадцатого века. Можете поверить мне на слово: те люди, которые срубили эти водометы и установили здесь металлические трубы, - уголовники в культуре.
- Какие памятники Владимиро-Суздальской земли нуждаются, на Ваш взгляд, в особом внимании архитекторов-реставраторов?
- Все. Реставрация – постоянный процесс. Можно, конечно, сказать, что храм Бориса и Глеба в Кидекше – в плохом состоянии и нуждается в особом внимании. Но в семидесятых годах мы поставили перед собой задачу: три года – на один памятник. Все белокаменные церкви Владимирской области у нас стояли в определенном порядке, и мы шли от одного к другому, к третьему. И совершенно четко знали: когда завершим капитальную реставрацию последнего, тогда вернемся с профилактикой к первому.

Не памятник, а слепок…
- Есть на Владимирской земле памятник архитектуры, который особенно Вам дорог?
- Самый дорогой для меня – Дмитриевский собор. Я поднялся на него десятилетним. Все здесь помню. Смотрел отсюда на Москву в сорок втором году: не горит ли она. Но теперь, после того, как на Дмитриевском соборе срубили водометы, я к нему ходить не могу.
Памятники архитектуры – наиболее активная часть города, которая влияет на градостроительство. И в исторических городах фрагменты истории должны играть большую роль. Представьте улицу Комиссарова во Владимире. А ведь город весь мог бы быть таким. Тогда все мы были бы другими. Владимирские белокаменные храмы средневековья до сих пор влияют на тех людей, которые здесь живут.
- Получается, архитектура формирует человека?
- Экономические кризисы – пустяки по сравнению с тем, на что способна архитектура. По облику города можно судить о людях, которые здесь живут. Совершенно точно. Когда-то, очень давно, я говорил, что во Владимире – удивительная среда. Средневековые церкви, Патриаршие сады. Лыбедь от улицы Луначарского до валов весной становилась сплошным цветущим садом. Город был буквально погружен в белые цветы вишни. Это формировало человека. А как способна формировать человека архитектура авангарда?
Кажется, что слепка души живого человека просто быть не может. Однако архитектура в какой-то степени дает нам этот слепок. Когда суздальцы строили храмы, их никто не ограничивал: двадцать посадов – двадцать храмов. И все разные. Сейчас трудно представить, что есть такая фантазия, такое душевное богатство. Вот он – суммарный слепок души суздальцев. В мое время в Суздаль ездили лишь энтузиасты, которые спали на сеновалах, вставали перед восходом солнца, выходили на Каменку, где квакали лягушки. И аура города была другой – без ресторанов, водки и медовухи. Неповторимые суздальские церкви и монастырские комплексы – и есть запечатленная в камне душа народа.

Пестрый белый камень
- Успенский кафедральный собор второй год стоит в лесах. Его стены покрывают тем же составом, что и Покров-на-Нерли и Дмитриевский собор в свое время?
- Мне очень не нравится тот состав, которым покрыт Дмитриевский собор. В девяностые годы, когда реставрировали этот храм, хороших материалов не было, поэтому его попросту зашпаклевали. Сегодня в нашем распоряжении – довольно приличные составы, более тонкие, дисперсные. Покрытие, которое нанесли на стены Покрова-на-Нерли и которое наносят на фасад Успенского собора, укрепляет белый камень и обладает водоотталкивающими свойствами.
- Говорили, что цвет белого камня не изменится. Однако и белокаменная церковь в Боголюбово, и Успенский собор во Владимире изменили цвет.
- Белый камень надо хранить. В древности его не покрывали - на камне образовывалась кальцинированная пленка, которая защищала. Прошло время, воздух изменился, храмы стали очень много белить, накладывали побелку толстыми слоями, они по-разному держались. Здесь начали развиваться мхи, разные бактерии. Резьба была забита. Скажем, Дмитриевский собор мы крайне осторожно от этих наслоений очистили. Ответственно, не доходя до кальцинированной пленки, снимая лишь грязь до так называемой кожи белого камня. Таким образом были очищены до девяностых годов все памятники Владимирской области. Сейчас на эту кальцинированную пленку Успенского собора наносится защитное покрытие, без которого невозможно. Разумеется, сам камень и кальцинированную пленку трогать никоим образом нельзя.
Однако с цветом фасада Успенского собора – большая беда. На его покрытие из федерального бюджета выделяются самые незначительные средства. В принципе, этого быть не должно. Его надо обеспечить деньгами так, чтобы за один год реставраторы могли подготовиться к нанесению покрытия, а за другой – полностью покрыть. А в современных условиях нехватки средств храм будет стоять в лесах на протяжении лет семи. Защитное покрытие придется наносить фрагментами – по мере поступления денег. И хотя на Успенский собор наносится не цветовое покрытие, а укрепительное, белокаменная церковь одиннадцатого века будет пестрой. Те прясла, который покроют следующими, будут отличаться от сделанного ранее. И все же когда мы пройдем последний укрепительный этап, мы за один год сделаем тон храма однородным.

«Встали ночью и взяли зубила…»
- Игорь Александрович, стоял ли перед Вами мучительный вопрос о выборе жизненного пути? Или решение стать архитектором, посвятить себя реставрации было органичным?
- Вопрос стоял. Но вышло все органично. По складу я – физик-математик. И математика, и физика мне легко давались. Поэтому после школы я прошел огромный конкурс в Баумановский институт. И полгода в нем проучился. А каждый выходной бегал в архитектурный институт, где все было очень близким. У отца дома – огромное количество книг по архитектуре. В новый год махнул рукой на институт имени Н. Баумана и ушел из него. Это было очень рискованно: в архитектурном конкурс на место еще выше, чем в Баумановском. И я всю зиму, как прокаженный, готовился в архитектурный институт, зубрил. У меня был очень жесткий график. Вскоре поступил. Получилось органично. И сейчас я рад: реставрация постоянно задавала мне шарады, загадки, которые приходилось разгадывать. Каждый день – сюрпризы. Работа на объекте мне была по душе. - Памятники задают и математические загадки?
- Отец спас Дмитриевский собор только потому, что был великолепным инженером-архитектором и расчетчиком. Знания инженера ему очень пригодились, и они, на мой взгляд, необходимы каждому настоящему архитектору-реставратору. А реставратор-искусствовед способен завалить первую же колокольню.
Каждый памятник – это огромная сумма загадок, исторических, инженерных, архитектурных. Это определенное таинство.
- Какая самая большая загадка была в Вашей работе?
- В Спас-Евфимиевом монастыре Суздаля есть звонница, которую сейчас изуродовали раскраской. Кстати, это тоже преступление в сфере культуры. Так вот в левой части этой колокольни, более близкой к собору, - восьмигранный столп. У него не было верха. Когда мы там оказались, то ясно увидели основание главки и начальные фрагменты закомар, совершенно срубленных. Восстановить их было почти невозможно. Но вот – открытие: в кирпиче более поздней пристройки совершенно четко отпечаталась одна закомара, которая дала нам с точностью до сантиметра форму всех остальных закомар.
Еще пример. В больничной палате Спас-Евфимия не было тех сеней, по которым ходишь сегодня. Их разрушили. А на второй этаж – палата была явно двухэтажной – мы не знали, как попасть. И ночью пришло в голову: может, лестница – в стене. Одна стена по нашим обмерам оказалась чуть толще других. Можно пропустить это факт и не задуматься. Мы с товарищем встали ночью – часа в три. Было уже светло. Взяли зубила, пробили одну из стенок. И, в самом деле, нашли там лестницу, которая сегодня ведет на второй этаж. Вот такая наша работа.

Екатерина ЦВЕТКОВА.

 

Главная | Время исполнения заказа | Цены |
© 2010 Реставрация